Подарок Кересу. Собственно Керес и Аид.

…Ты знаешь мой голос…
Он издавна в скалах поёт
Холодными бризами вдаль улетевшую песню…
«Сирена… Сирена…»
Опять разбивает о свод
Проклятье и дар между жизнью земной и небесной.

Музыкант
Как в жизни странно иногда бывает,
Когда чего-то очень сильно ждёшь,
Тебя судьба как будто забывает,
Вонзает в сердце серебристый нож.
Ты ничего уже не понимаешь,
Лишь по течению реки плывешь вперёд,
И медленно о прошлом забываешь,
Не различая, кто правдив, кто врёт.
И так, бывает, в людях ошибёшься,
Что больше никому ты не простишь,
И в одиночестве напрасном остаёшься,
Как будто только память чтишь.
Когда-то знала я слепого музыканта,
Хороший, добрый был старик,
Не оскорблял ни незнакомого, ни брата,
Пока однажды он как будто сник.
Седою головой подчас качая,
Он говорил о том, что смерть близка,
Или однажды мне за чашкой чая,
Он рассказал о тех одних руках,
О тех руках, что он забыть не может,
Те руки, что его взрывают кровь,
Те руки, что всегда ему во всем помогут,
И что когда-то разожгли в душе любовь.
Он говорил, что эти руки были,
Тем утешеньем, что бывает так нужно,
Ну а потом они о нём забыли,
И улетели, словно было суждено.
Тот музыкант не может видеть взгляда,
Тот музыкант не может видеть слёз,
А я тогда сидела рядом,
С кроваво-красною охапкой роз.
Я не могла сдержать во взгляде влагу,
Из глаз полились слёзы на цветы,
Я восхищалась этим музыкантом,
И понимала страстные его мечты.
Я тоже как-то полюбила руки,
И не забуду их я и вовек,
Я и не знала, что такие руки,
Имеет право прятать человек.
Красивые, как женские, запястья,
Да тонкая и смуглая ладонь,
Да музыкальная фаланга пальцев,
Что разожгла в моей душе огонь.
Я редко замечаю чьи-то руки,
Но эти руки век в моей душе,
И пусть я из-за них терплю лишь муку,
Я полюбила их давно уже.
Точнее парня с этими руками,
С улыбкой вечной на кривых губах,
С его щенячьими красивыми глазами,
И этой искоркой в коричневых глазах.
Мне музыкант тот был всего лишь другом,
Любила я, как дедушку, его,
Он был, как я, зря обречён на муку,
И был хозяином решенья своего.
Мне нравилось за ним украдкой,
Когда он за роялем, наблюдать,
Когда он пальцами по ярко-гладким
Умел по клавишам картинно ударять.
Когда из-под натруженных за годы пальцев,
Рождались звуки, лучше, чем вчера,
И я, от восхищенья ли, от счастья,
Всех забывала, друга и врага.
Касаясь стенки, чтобы не свалиться,
Я долго слушала его игру,
Чтоб рядышком с ним взять, остановиться,
И наблюдать за тем, что не могу.
Увы, природа обделила,
Не подарила музыкальный слух,
Я музыку лишь слушать полюбила,
Красивой ноты вызвать не могу.
Чего нельзя сказать о музыканте,
Пусть слеп старик уж был совсем,
Он, словно роза на простом асфальте,
Так выделялся из маэстро всех.
Сивые волосы стянул резинкой,
Закрыл он бесполезные глаза,
Он представлял творение своё картинкой,
Подчас из серых глаз текла слеза,
Особенно когда небыстрой,
Но очень чувственной мелодия была.
Он был прекраснейшим маэстро,
Он был прекраснейший на свете музыкант.
Он был влюблён, он знал, что значит счастье,
В сердцах других он разжигал огонь,
Который согревал во все ненастья,
Который был шумён, как дикий конь.
Он был весьма хорошим человеком,
Он знал, чего от жизни он хотел,
Он сделал все, воспользовавшись веком,
И не было невыполненных дел.
Он был прекрасным другом, улыбался,
Всегда, пусть даже было не смешно,
Он всем помочь всегда старался,
Ему совсем не было всё равно.
И он всегда умел услышать,
Он мог пойти подчас на компромисс,
Он знал, как можно грустного утешить.
Любил он черноморский бриз.
Старик любил пить крепкий чёрный кофе,
Любил рассказывать, что пережил,
Любил смотреть на звёзды поздно ночью,
Любил воспоминать, кого забыл.
Бывало, поправляя чёрный бант,
И расправляя свой красивый фрак,
Прекраснейший на свете музыкант,
Шутил, что он волнуется, как рак,
Когда усатого кидают в воду,
А он готовится свершить заплыв.
И выходил на сцену в любую он погоду,
Страх и волнение в себе убив.
Он выступал, как, впрочем, и всегда,
Красиво, зрелищно, один, блестяще,
И, несмотря на все свои года,
Он становился всех в том зале краше.
Раскланиваясь людям всем со сцены,
Не тем, кому лишь всунули билет,
А тем, куму действительно есть дело,
На сцене опера или балет.
И слушая аплодисменты,
Он так сиял, как солнце в летний день,
И как дитё, в руке сжимавшее конфету,
Он выходил на бис, ему не было лень.
По-детски он любил и солнце и снежинки,
Он даже сладкоежкой, честно, был,
Любил он всякие открытки и картинки,
И целую коллекцию хранил.
Он вечно улыбался, смешно так щуря веки,
И ямки оставляя в морщинистых щеках,
Он был прекрасным другом и просто человеком,
И да, он знал о том, что существует страх.
Однажды он ушёл, увы, со сцены,
Оставив запыляться свой рояль,
И не найти ему вовек замены,
И можно даже не искать.
Он всех оставил, вовремя, как и хотел он,
Оставив свой рояль ученикам,
Оставив фрак и бант лежать на сцене,
А жизнь свою отдал богам.
Оставил пепел в душах очень многих,
Мелодии в истерзанных сердцах.
А сам пошёл по солнечной дороге,
Туда где будет неведомым страх.
А знаете, я даже не ревела,
Достойный человек достойно смог прожить,
Достойно он оставил трон и сцену,
За это можно всем его простить.
Когда-нибудь мы все к нему вернёмся,
И где-то там, за рдеющий закат,
Мы на конях небесных унесёмся,
Чтоб больше не вернуться нам назад.
И впредь до самой смертной боли,
В душе будет звучать его рояль,
Поклонники почтили его волю,
Он умер ради всех. А жаль...

Мужская логика правильная, зато женская - интереснее!
Vita

Одета: жёлтое платье, расшитое золотом и драгоценными камнями, золотистые туфли на каблуке, сложная высокая причёска, в которую вплетена золотистая шёлковая лента.